Недавно в соцсетях завирусилось видео, на котором 40-летняя Лилия рассказывает, что более 20 лет употребляла героин и метадон, потеряла двух мужей и отца из-за наркотиков, но уже месяц находится в реабилитационном центре, где стойко переносит ломку, хоть и не может спать. Видео собрало несколько десятков тысяч лайков, а в комментариях люди засомневались в том, что Лилия рассказала правду. «Слишком хорошо она выглядит для наркоманки», — писали они. Специально для рубрики «С ее слов» Лилия рассказала «Холоду», в какой ад превратили ее жизнь наркотики и как перезапускает свою жизнь сейчас.
Я употребляла наркотики с 16 лет. На излете 1990-х у нас в Щербинке (город в Московской области, откуда Лилия родом. — Прим. «Холода») было очень легко разжиться запрещенными веществами — их продавали за копейки.
Все мои друзья употребляли наркотики — попробовала и я. Начиналось все как баловство. Я кололась, чтобы повоображать, помодничать, показать всем, какая я взрослая. Другие девчонки в этих же целях курили сигареты, а я сразу пошла по жести. Однако тогда наркотики не казались мне жестью. Поначалу у меня не было от них зависимости: я могла не употреблять их неделями, если не подворачивался подходящий случай. Но вскоре меня затянуло.
Нас воспитала улица
Мы жили в квартире вдевятером: мама, папа, мы с братом, бабушка, дядя с женой и их маленькие дочки. Мама была алкоголичкой, папа употреблял наркотики. Он никогда не делал это перед нами с братом, но мы все равно знали, что с ним происходит: ему часто становилось плохо, и он отправлялся в больницу, да и мама очень любила рассказывать, что наш папа «конченный нарколыга».
При этом папа всегда был главным человеком в моей жизни. Он не мог проводить с нами много времени из-за зависимости, но когда ему удавалось быть рядом, всегда окружал нас с братом поддержкой, вниманием и любовью. С мамой у меня всегда были очень сложные отношения: мне казалось, что она меня не любит, поэтому я ее сторонилась. Бабушка тоже была занята: заботилась о наших младших двоюродных сестрах. Мы с братом были предоставлены сами себе и пытались как можно меньше времени проводить дома, где всегда было тесно, где пила мама и где всем было не до нас.
Мы убегали из дома, тусовались с дворовыми ребятами, лазили по подвалам. Были теми детьми из 1990-х, про которых говорят, что их воспитала улица. Брат старше меня на три года и всегда оберегал меня. Лупил, когда находил сигареты в карманах, и следил за тем, чтобы старшаки из общей компании не давали мне попробовать наркотики. Сам он при этом с 15–16 лет употреблял героин.
В 10-м классе я проучилась всего три месяца, а потом решила, что от работы будет больше проку. Мы жили бедно, бабушке была нужна помощь. В 16 лет я устроилась работать неполный день официанткой в кафе в Москве, и там обзавелась новыми друзьями. В их компании я и попробовала героин — брат уже не смог меня проконтролировать.
Я думала, у меня есть тормоз
В кафе я проработала полтора года, периодически употребляя героин в компании друзей. А потом мне надоело каждый день ездить в Москву, я уволилась и устроилась в видеопрокат в Щербинке. Там я познакомилась с вором-барсеточником, который ко всему прочему торговал героином. Он предложил мне подзаработать и дал товар. И я, малолетняя дура, согласилась. Несколько месяцев распространяла героин из-под полы на рабочем месте. А потом папа очень удачно отвез меня на несколько дней отдохнуть в Сочи. Будучи не в Москве, я узнала, что милиция накрыла сеть того барсеточника. Я решила, что меня бог отвел, опомнилась и больше никогда не занималась торговлей наркотиками.
К тому времени я стала жить с парнем, за которого вскоре вышла замуж. Наши отношения завязались в 2001 году: мне было 17 лет, Андрею — 22 года. Мы и раньше были знакомы: Андрей был одноклассником моей старшей подруги, но сначала он не обращал на меня внимания, считал мелкой. А как вернулся из армии, положил на меня глаз, и у нас закрутился роман.
Андрей давно сидел на наркотиках. Его мама — влиятельная женщина: она работала в городской администрации и специально отправила его в армию, чтобы он не сторчался или не сел в тюрьму. Но это не помогло: вернувшись из армии, он взялся за старое, да еще и связался со мной.
Его мама была против нашего союза, говорила, что я плохо влияю на ее сына. Но на самом деле тогда у меня не было такой сильной зависимости от наркотиков, как у Андрея. Он сидел на «системе», то есть употреблял героин каждый день и не мог переносить ломки без «обезбола» (повторной дозы наркотика. — Прим. «Холода»). Когда его мать ограничивала его в употреблении, закатывал истерики и грозился покончить с собой.
Я же могла две недели поупотреблять вместе с ним, а потом спокойно отказаться от этого на неделю или даже больше. Я думала, что у меня есть тормоз. Я видела, как страдают на «системе» парень, отец и брат, и не хотела доводить себя до такого состояния, поэтому говорила себе «стоп».
Останавливаться мне приходилось еще и потому, что Андрей часто лежал в больницах и реабилитационных центрах, а я без него не употребляла. Мама Андрея не теряла надежды исправить сына и то и дело наказывала его рублем: отбирала купленный на ее деньги автомобиль, не давала денег, отправляла его в разные реабилитационные центры и клала в больницы на капельницы. Больницы всегда были частными, так как свекровь не хотела, чтобы Андрея поставили на учет.
Сначала во время отлучек Андрея я вообще не испытывала ломок, но после нескольких месяцев постоянного употребления они все-таки появились. Мне становилось плохо, у меня расширялись зрачки, я постоянно чихала, и мне хотелось немедленно употребить. Но я вывозила такие моменты на одной силе воли и не прикасалась к наркотикам, пока Андрей не возвращался из больницы.
В 2004 году я забеременела. Когда я сказала об этом Андрею, он сразу принял решение отправиться в христианский реабилитационный центр «Исход» в Ростов. Больницы ему не помогали, а он очень хотел избавиться от зависимости ради ребенка, поэтому решил спасаться с богом. Андрей должен был находиться в центре полгода. Мне было одиноко без него, но мне помогал папа. Всю мою беременность он возился со мной как с ребенком: водил в зоопарк и на прогулки, а когда я лежала на сохранении в больнице, привозил мне фрукты и прочие вкусняшки. Я, понятное дело, перестала употреблять. Я и раньше легко завязывала, а тут у меня появилась высшая цель — я носила в себе дочку.
Муж тоже очень старался избавиться от зависимости, писал мне письма из реабилитационного центра. И в одном из них предложил выйти за него замуж. Он вернулся, когда я была на восьмом месяце беременности. 29 октября 2004 года мы расписались, а 24 ноября у нас родилась дочка.
«Система»
Муж продержался без наркотиков два года после рождения дочки, я — три с половиной. Когда Андрей вышел на работу, он перестал ездить в церковь и общаться с ребятами из центра, стал курить и выпивать пиво после работы (во многих христианских реабилитационных центрах программа предусматривает полный отказ от психоактивных веществ: не только от наркотиков, но и от алкоголя и никотина. — Прим. «Холода»). Вскоре я заметила, что одним пивом все не ограничивается. Муж, конечно, скрывал от меня, что употребляет, использовал капли для расширения зрачков, но меня было сложно обмануть. Я знала мужа как облупленного, да и сама была наркозависимой.
Я забила тревогу. Попыталась объяснить мужу, что мы теперь родители и не можем жить как раньше. Но эти разговоры ни к чему не приводили. Тогда я обратилась за помощью к свекрови. Она сначала обвинила меня во всех проблемах мужа, хотя я тогда была в ремиссии, но потом решила спонсировать наши поездки на базы отдыха. Там я могла следить, чтобы муж воздерживался, а ему вроде как было легче справляться с ломками на природе. Но как только мы возвращались в Щербинку, Андрей снова начинал употреблять.
Вскоре начала употреблять и я. Впервые я почувствовала, что меня снова тянет к этому, когда дочка в возрасте трех лет пошла в садик. Я поняла, что меня больше ничто не ограничивает, и стала думать о наркотиках. Такие мысли посещали меня еще и потому, что мне было скучно сидеть одной дома в четырех стенах. Я испугалась и попросила мужа позволить мне устроиться на работу. Он запрещал мне это, говорил, что мне, необразованной, не удастся найти достойное место, и настаивал на том, чтобы я сидела дома с ребенком. Но мне очень нужно было отвлечься от навязчивых мыслей. Поэтому я против его воли устроилась продавцом-консультантом в магазин детской одежды неподалеку от садика, в который ходила дочка.
Там я подружилась со сменщицей, которая впоследствии вышла замуж за моего брата. Я сразу заметила, что у нее странные повадки. И действительно: как только она поняла, что мне можно доверять, рассказала, что сидит на амфетамине. Мне было интересно попробовать новый наркотик, тем более новая подружка рассказывала, что он не вызывает такую жесткую зависимость, как героин. Я его попробовала — так закончилась моя первая ремиссия.
Мы с мужем снова стали употреблять вместе: он — опиаты, я — стимуляторы. Амфетамин я употребляла внутривенно, так как по-другому он меня не вставлял. Муж ассистировал мне, я — ему. Стимуляторы жестко давили мне на психику, я не могла нормально спать. А с учетом того, что я ходила на работу и заботилась о дочке, это сильно выбивало меня из колеи. Тогда я придумала сниматься с помощью опиатов: несколько дней проводила на амфетамине, потом употребляла героин. Героин в моем случае работал как снотворное и обезболивающее: под его воздействием я могла спать. В тот момент наркотики я принимала уже каждый день — это была «система».
Но и в нашей с мужем «системе» случались проблески трезвости. Свекровь стала отправлять нас вдвоем в отпуск то в Турцию, то в Египет. Говорила, что это обходится ей в те же деньги, что реабилитационные центры или частные больницы. А толк, что в больницах, что в отпусках, — одинаковый, то есть никакой. Так мы хоть в море поплаваем. Во время поездок мы действительно не употребляли: муж заменял наркотики алкоголем, я держалась всухую. Вернувшись из очередной такой поездки в 2009 году, я узнала, что снова беременна.
Муж заразил меня ВИЧ
Я снова перестала употреблять, но в этот раз далось мне это сложнее. Муж тоже хотел завязать, но у него получалось выдерживать только совсем краткосрочные ремиссии. Чтобы отвлечься, я по совету подруги пошла учиться в Международный юридический институт, один из филиалов которого располагался рядом с моим домом. Чтобы меня приняли, мне пришлось купить поддельный аттестат об окончании старших классов. В итоге я проучилась в университете три года и вышла оттуда дипломированным юристом.
Еще раньше, будучи на пятом месяце беременности, я узнала, что муж заразил меня ВИЧ. Он зачерпнул героин из того же пузырька, который использовал его знакомый с ВИЧ. Я не злилась — просто не чувствовала себя в праве в чем-либо его обвинять, так как сама употребляла. Я запросто могла оказаться в такой же ситуации. Но меня обидело, что он очень буднично отнесся к новости о том, что заразил меня. Как будто речь шла о какой-то фигне, а не о серьезном заболевании.
Очень многие наши друзья-наркоманы, включая мою близкую подругу, давно жили с таким статусом. Поэтому я знала, что ВИЧ — такая же хроническая болезнь, как, например, диабет. Люди с ней доживают до старости, если принимают терапию. Нас с мужем поставили на учет в СПИД-центре, мне подобрали схему лечения, и я сразу начала принимать терапию.
Беременность была тяжелой, из-за инфекции у меня была сыпь по всему телу и недостаток веса. Сын родился очень маленький, с гипоксией, но врачи его выходили. У людей, которые следуют предписаниям врачей и пьют таблетки, с вероятностью 99% рождаются здоровые дети. Мы не стали исключением: на второй год жизни сына сняли с учета в СПИД-центре.
Я очень рада, что послушалась врачей, не отказалась от терапии и родила здорового ребенка. Честно признаюсь, у меня были сомнения, принимать таблетки или нет. Вокруг было много разговоров о том, что терапия якобы убивает не только пораженные клетки, но и здоровые. Так говорили ВИЧ-диссиденты, в число которых входил мой муж: он утверждал, что такой болезни не существует, что ее придумали в Америке, стеснялся своего статуса и очень долго отказывался принимать терапию.
У них это, видимо, было семейное. Свекровь, когда узнала о нашем статусе, стала ругать нас за то, что мы не прячем от детей свои зубные щетки. Сколько я ни пыталась объяснить ей, что ВИЧ-инфекция не передается через слюну, все было без толку.
Я будто умерла вместе с ним
Мне было сложно с сыном, потому что я растила его в одиночку. Муж не употреблял, когда у нас родилась дочка, помогал мне с ней. Но в этот раз все было иначе. Андрей кололся, постоянно был в депрессивном состоянии и не то что не помогал мне, но еще и злился, когда сын капризничал и плакал. Приказывал мне «его заткнуть», что не всегда у меня получалось. Иногда я так переутомлялась, что просила пятилетнюю дочку покачать коляску с братом, а сама уходила в соседнюю комнату и просто смотрела в стенку.
После рождения сына я три года не употребляла наркотики. Думала, что мне удалось наконец поставить точку в этой истории. Я понимала, что у меня двое детей, муж мне с ними не помогает, и мне нельзя обратно в употребление. Но 12 мая 2013 года, за день до трехлетия моего сына, я узнала, что у меня умер папа. Он был в ремиссии целых 10 лет, но потом снова стал употреблять наркотики и у него случилась передозировка. Эта новость меня сломала. У меня было ощущение, будто я умерла вместе с ним. Папа был самым близким человеком в моей жизни, я никого так не любила, как его.
Мне было очень больно потерять папу, и на это наложилась обида на мужа. Он даже не попытался поддержать меня в самый тяжелый момент моей жизни. Мы узнали о смерти папы, когда готовились отмечать день рождения сына на даче. Муж прекрасно знал, что похоронами некому заниматься, кроме меня: брат сидит в тюрьме, мама пьет по-черному. И он все равно предложил мне поехать в город только на следующий день.
Не помог он и с тратами на похороны. Я тогда была в декрете, не работала и полностью финансово зависела от него. Я предполагала, что он сможет организовать похороны, попросит свою маму найти место на кладбище. Будучи одним из самых влиятельных людей в городе, она лично знала начальника кладбища и могла это устроить по щелчку пальцев. Но муж не счел нужным мне помогать, хотя хорошо относился к отцу — какое-то время они даже употребляли вместе. Я продала свое золото, какие-то вещи, и на вырученные деньги кремировала папу. Денег на захоронение на кладбище мне не хватило.
Мне было больно и одиноко из-за смерти папы и того, что я тогда расценивала как предательство мужа, и я не знала, чем себя утешить. И нашла утешение в единственном, что, я знала, гарантированно меня успокоит, — в наркотиках.
Я попробовала соли (уличное название синтетических стимуляторов, действующими веществами которых чаще всего являются мефедрон или α-PVP. — Прим. «Холода»), восемь месяцев плотно на них сидела и жила в самом настоящем аду. Летом муж с сыном оставались на даче, дочка жила в городе с моими матерью (к тому моменту она перестала выпивать) и свекровью. Я приезжала к ним иногда, но все больше времени проводила на квартире у своего соупотребителя.
Я все время находилась под «солевой шизой», устраивала истерики. Мама дважды снимала меня с балкона нашей квартиры на девятом этаже — я собиралась прыгать. Я не отдавала себе отчета в том, что делаю, и не хотела покончить с собой. Просто под воздействием наркотика мне казалось, что мне не хватает воздуха, тянуло к возвышенности.
Свекровь, мама и муж видели, что со мной происходит что-то страшное. Они скооперировались, побросали мои вещи в чемодан и отвезли меня сначала в психбольницу, а потом в реабилитационный центр в Воронеже. В психбольнице я пробыла всего два-три дня, там мне не давали никаких медикаментов, просто ждали, пока я перетерплю синдром отмены.
В центре я провела пять месяцев, там мы придерживались системы «12 шагов самопомощи», собирались в духовные группы, обсуждали, что привело нас к наркопотреблению и последующим срывам, не курили, не пили, не ругались матом. Если нарушали правила — нас заставляли читать стихи. В общем, программа была типичная для таких мест, меня она не впечатлила и никак не помогла. Каждый день, что я там находилась, я думала о наркотиках.
Во все тяжкие
В мае 2014 года, в первый же день после выписки из центра, я обзавелась друзьями-наркоманами в Воронеже и употребила с ними соль. Следующие полгода я жила у подруги в Воронеже и употребляла героин и соль в компании ее друзей. Домой я не ехала: мне было стыдно показаться детям в таком состоянии, а на мужа я затаила страшную обиду.
Тогда я пошла во все тяжкие. В Воронеже у меня не было работы, и после того, как я отнесла в ломбард все остающееся у меня золото и мало-мальски ценные вещи, я стала воровать продукты в магазинах, чтобы разжиться деньгами. Я выносила из магазинов кофе, масло, сыр, колбасу, шампуни и бытовую химию, а потом продавала людям эти товары за полцены. Благо, охотников приобрести ходовые продукты за бесценок среди соседей всегда было много. Помогало еще то, что тогда не во всех магазинах стояли камеры. Очень многие наркоманы зарабатывали на наркотики таким путем.
В начале 2015 года я вернулась в родительскую квартиру в Щербинке и продолжила употреблять. Мне не давало покоя то, что я бросила детей, при этом я хотела развестись с их отцом, а Андрей не хотел меня отпускать: он надеялся, что я одумаюсь и вернусь к нему. Когда он понял, что этого не произойдет, то решил испортить мне жизнь.
В феврале 2015 года он уговорил меня лечь в стационар в государственную больницу. Я противилась этому, потому что не хотела, чтобы меня поставили на учет. Но муж пообещал договориться с начальством больницы. Говорил: «Полежишь там месяц, подлечишься, избавишься от зависимости, и тогда я подпущу тебя к детям, мы официально разведемся и поделим опеку». На самом же деле ни с кем он не договорился, меня поставили на учет как наркопотребителя, и он использовал это в суде.
В итоге суд оставил детей с отцом, так как у него была квартира, машина, хорошая работа, он мог их обеспечивать, а у меня не было ничего. Я было расстроилась, но потом поняла, что это справедливое решение: мне действительно нечего дать детям, а муж имеет полное право держать злобу на меня за то, как я с ним обошлась.
Я стала призраком для своих детей
В 2015 году я переехала жить к своему второму мужу, с которым познакомилась, когда мы оба приехали на ВДНХ покупать наркотики. Он был старше меня на 10 лет, тоже был наркозависимым, сидел на метадоне. Мы стали жить вместе в его квартире в сталинке в Москве и вместе же употреблять метадон.
Мы оба не работали и жили на деньги, которые получали с аренды одной из комнат в нашей квартире. Этого нам не хватало, поэтому в Москве я продолжила заниматься тем же, чем промышляла в Воронеже.
Я продолжала общаться с детьми, но была в их жизни призраком: то я есть, то нет. С дочкой мы сблизились в очень непростой момент в ее жизни, когда она сама начала употреблять мефедрон в подростковом возрасте. Ей тогда было очень сложно: мы с отцом развелись, меня не было рядом. Ее отец в попытках избавиться от наркозависимости стал сильно прикладываться к бутылке. Девочка закрылась в себе и пристрастилась к наркотикам, стала резать себе руки.
А ее папа повел себя в этой ситуации очень неоднозначно. Вроде он должен был, как никто, ее понять — сам ведь был наркозависимым. Но вместо этого Андрей звонил мне и говорил: «Приезжай и забирай ее, иначе я за себя не ручаюсь. Я ее убью. Я не знаю, что с ней делать. Это твоя порода, сама разбирайся». Я забирала дочку к себе, но тоже не понимала, как ей помочь. Звонила в кризисные службы, но в итоге не придумала ничего лучше, чем окатить ее «шоковой терапией». Я показала ей, как мы живем со вторым мужем, вытащила железную коробку, в которой хранила наши шприцы и «кухню» — приспособления для варки наркотиков. Вывалила все это перед ней и спросила, хочет ли она себе такой жизни.
Дочка слышала от свекрови и отца, что я наркоманка. Помнила, как в возрасте четырех лет выбежала из комнаты и увидела, как я лежу без чувств на полу гостиной, а муж пытается меня откачать. У меня тогда случилась передозировка, потому что Андрей по ошибке вколол мне свой наркотик — опиат вместо моих стимуляторов.
Она не знала, что я употребляю наркотики внутривенно, и не представляла, как сильно меня искалечила зависимость. Она очень впечатлилась нашим разговором, вскоре завязала с наркопотреблением и стала чаще приезжать ко мне и рассказывать о том, что ее беспокоит. Сына бывший муж держал от меня подальше, он опекал его больше, чем дочку, и с ним мы виделись реже. Однако вскоре это изменилось.
Заблудившаяся овечка
В 2019 году я легла в больницу. С тех самых пор, как я уехала в Воронеж, я перестала принимать антиретровирусную терапию, и у меня стало сыпаться здоровье. Я очень сильно похудела. Мы договорились с нынешним мужем, что сначала я подлечусь, а потом в больницу поедет он: он давно жаловался на сердце. Меня должны были держать в больнице 10 дней, но я попросила отпустить меня на девятый: у меня были сильные ломки, я не могла спать, врачи сжалились надо мной и позволили уехать под расписку.
Я попросила мужа приехать забрать меня, но он ответил, что не сможет этого сделать, потому что с самого утра плохо себя чувствует, и прислал вместо себя моего брата. Брат в машине дал мне две капсулы «Лирики» (коммерческое название прегабалина — препарата, который выписывают при хронических болях и эпилепсии. В России внесен в список сильнодействующих лекарств, так как может быть использован как наркотик. — Прим. «Холода») в качестве обезболивающего. Мы приехали в квартиру, но нам никто не открыл, и дверь была закрыта изнутри на щеколду. В итоге брат залез в квартиру через окно — благо, мы жили на первом этаже, и сделать это было несложно. Зайдя, я увидела тело мужа на диване. Позже врачи констатировали, что он умер от разрыва аорты.
Мне при виде тела мужа стало нехорошо, плюс меня вырубила «Лирика», и вызовом полиции и скорой помощи занимался брат. Похороны организовали дочери мужа от предыдущих браков. Я, хоть и была замужем официально, не претендовала на его имущество: хотела, чтобы квартира перешла в наследство его дочкам. Поэтому я с их позволения еще полгода пожила там, а потом перебралась обратно в родительскую квартиру.
Находиться там мне было некомфортно: все в ней напоминало о папе, да еще и с мамой мы не умели жить дружно и постоянно ругались. Поэтому я переехала к своему старому другу: он предоставил мне комнату в своей квартире, а я в качестве платы готовила ему еду и убиралась. Вместе мы употребляли, но чувствовала я себя получше, так как принимала терапию. Так я прожила четыре года.
А в ноябре 2023 года бывший муж предложил мне вернуться в семью. К тому моменту мы с ним наладили отношения и стали очень хорошими друзьями. Он признался, что ему меня не хватает, что он хотел бы, чтобы я встречала его дома, когда он возвращается с работы, чтобы возобновила полноценное общение с детьми. «Лиля, ты уже 10 лет где-то мыкаешься, как заблудившаяся овечка, возвращайся домой», — сказал мне он. Мне его предложение понравилось, показалось правильным и искренним, и я согласилась.
Последний шанс зацепиться за жизнь
Мы прожили вместе чуть больше месяца, и в ночь с 30 на 31 декабря 2023 года он скончался. Меня разбудил крик дочки в пять утра: она пошла в туалет и услышала, что у папы громко работает телевизор. Вошла в комнату и увидела, что он лежит мертвый, уткнувшись лицом в одеяло. Он часто брал с собой на ночь в комнату закуску и бутылки с алкоголем. В этот раз он выпил лишнего и умер от отека мозга. 4 января мы его похоронили.
После его смерти я впервые за долгое время увиделась со свекровью. До этого она меня избегала, и мы с ней встречались только мимолетно на праздниках детей. Сейчас я увидела перед собой седую бабушку вместо властной, красивой и ухоженной женщины, которую я привыкла бояться. Я думала, что она будет обвинять меня в смерти сына, опять говорить, что это я довела его до такой жизни.
Но ничего подобного: она сказала, что поддерживает меня в желании жить с детьми. Но поставила мне условие: я избавляюсь от зависимости и остаюсь с детьми, или она отберет у меня родительские права и будет воспитывать их сама. Я обязалась бросить.
Я не могла сдержать обещание до весны этого года. У меня всегда были дела: нужно было отвести сына в школу, помочь ему с уроками, оформить документы по потере кормильца. На все это требовались силы, а я уже довела себя до такого состояния, что не могла нормально функционировать без наркотиков, не могла без них спать и вставать с кровати по утрам. В итоге мне уже некуда было колоться. У меня были открыты все вены в паху, я начала колоться в мелкие вены, которые наркотик сжигал за считанные секунды. У меня практически не осталось вен на ногах, они стали очень сильно отекать.
Я могла по пять часов сидеть в ванной комнате, искать живое место на теле, куда можно уколоться. Моя дочка, видя все это, подошла ко мне и сказала: «Мам, ты либо ложись в какую-нибудь больницу, либо уезжай. Мы взрослые, мы справимся, но ты уезжай. Нам так будет лучше, будем жить, как раньше». Эти слова меня, конечно, отрезвили: я поняла, что довела себя до края и, если сейчас не возьму себя в руки, потеряю последний шанс зацепиться за эту жизнь, исправить свои ошибки и наладить отношения с детьми.
Дом — это склеп
Я нашла во «ВКонтакте» незнакомого мне парня, который занимался реабилитацией наркозависимых, и написала ему, что мне нужна помощь. Оказалось, он из объединения церквей «Христианская миссия», а я с сомнением относилась к этой организации, когда она еще называлась «Исход». Но на тот момент уже было все равно, к кому обращаться, я хотела попасть в любой реабилитационный центр и попробовать раз и навсегда избавиться от зависимости. Я поговорила со свекровью — она сказала, что во всем меня поддержит и присмотрит за детьми, пока я буду лечиться.
Объединение церквей «Христианская миссия» («ЦХМ»), выросшее из организации «Исход», — это сеть действующих в России евангельских церквей, всего их около 100. «ЦХМ» ведет свой канал на ютубе, устраивает женские и мужские христианские форумы, конференции и выезды, а также занимается реабилитацией алко- и наркозависимых людей. Сторонники традиционного православия считают «ЦХМ» «неопятидесятнической сектой», а одного из пасторов обвиняли в мошенничестве в особо крупном размере. Центр «Исход» обвиняли в насильственном удержании пациентов.
10 апреля я укололась в последний раз и поехала в реабилитационный центр в Подмосковье. Раньше я терпела метадоновые ломки только по несколько дней и не могла даже представить себе, насколько мне будет тяжело. Если для зависимых от героина главное — продержаться всего 10 первых дней и ломки проходят, то в случае с метадоном в первые два дня начинаются проблемы со сном, а обретает полную силу ломка на 10-й день.
У меня болело сердце, я обливалась холодным потом, у меня случались истерики и судороги. Мне мерещилось, что дом — это склеп, и я просилась выпустить меня на улицу. «ЦХМ» — протестантский центр, поэтому во время молитв люди могут и танцевать, и стоять на коленях, если им так удобнее общаться с богом. Мне же под шизой казалось, что все это какая-то вакханалия, и я убегала.
Другие ребята с таким не сталкивались. Там была в основном молодежь, сидевшая на солях. У них реабилитация проходила ровнее моей. Но была в центре молоденькая девушка Виктория, тоже когда-то сидевшая на метадоне. Она взялась меня отхаживать и очень мне помогла. Она мне служила: сидела ночами у моей койки, разговаривала со мной, когда я бредила, помогала мыться, потому что я не могла этого делать сама из-за жуткой боли во всем теле, и молилась за меня по несколько часов в день.
А однажды даже спасла мне жизнь. В одну из ночей мне стало так невыносимо плохо, что я решила удавиться, лишь бы больше не мучиться. У одной девчонки-физкультурницы была скакалка, которую та на ночь привязывала к изголовью кровати. В темноте она светилась фосфором и так и просилась мне в руки. Я встала, взяла ее и спустилась в подвал.
Там в шесть часов утра со скакалкой в руках меня и застала Виктория. Так получилось, что оба дежурных, которые должны были за нами следить, заснули, а она проснулась, и, не увидев меня, пошла искать. Потом она рассказывала, что это бог ее разбудил. Другого объяснения, почему она внезапно встала в шесть утра как раз в тот момент, когда я собиралась покончить с собой, мы не нашли. После этого мне даже вызвали скорую, чего раньше сотрудники центра, по их словам, никогда не делали.
Старший в центре, который в свое время сам употреблял опиаты 15 лет, признавался, что видит такие ломки в первый раз.
Вообще в центре противопоказаны медикаменты: мы должны были спасаться молитвами. Но для меня сделали исключение: мне давали обезболивающие, которые при этом не помогали. Мне разрешили не посещать проповеди, но я все равно на них ходила. Ночью мне совсем не удавалось заснуть, а на проповеди я могла на 15–20 минут провалиться в сон.
Приняла бога в сердце
Но потихоньку меня стало отпускать. Сначала я стала спать по полчаса, потом — по часу. Стала замечать, что небо, оказывается, голубое, а листья зеленые. В употреблении я вообще не видела этих цветов и красоты вокруг — все было серой массой. Я стала замечать, какие вокруг меня прекрасные люди: Виктория, без которой мне не удалось бы выкарабкаться, старший центра, который очень всех нас поддерживал и всегда пытался идти навстречу. Среди нас были и 50-летние, но он ко всем относился как к детям — с любовью и заботой.
Мог он и проявить строгость, когда мы делали что-то не так. Например, один раз кто-то из мужчин умудрился добыть сигарету и выкурить ее, и нас всех в качестве наказания не вывезли на пляж в тот день. Но это было единственное такое наказание. Мы видели, что к нам относятся с добротой, и старались не нарушать правила. Случалось, кто-то матерился, чего делать было нельзя, но это не считалось серьезной провинностью, человека просто пристыжали, как ребенка.
На 24-й день пребывания в центре у меня пошло принятие бога, и я начала молиться, а на 35-й день я почувствовала его присутствие на физическом уровне. Ко мне вернулся сон. Виктория отметила, что у меня изменился цвет глаз. Это подтвердила и дочка — мы с ней ненадолго встретились в церкви, куда нас возили с ребятами из центра. Она сказала: «Мам, у тебя были зеленые глаза, а стали голубые».
Я приняла бога в сердце и поняла, что больше ни за что не вернусь к употреблению. Я прошла через ад, потеряла 11 лет своей жизни и жизней детей. Я туда не вернусь, и бог мне поможет. В центре я начала проводить параллели между моим папой и отцом небесным, у меня появилось ощущение, что в боге я обрела папу.
Пересмотрела я и свое отношение к «ЦХМ». У меня, как у многих наркоманов, посыпались зубы после того, как я перестала употреблять. Мне нужно было сделать несколько пломб, но денег на это не хватало. И один из организаторов подошел ко мне и без всяких намеков и вступлений предложил помощь. А старший оплатил половину моего пребывания в центре, потому что знал, что у меня проблемы с финансами. Сказал, что живет по такому принципу: если делать добро людям, оно вернется в стократ.
Одна девочка приехала без вещей, вообще без всего. Я это заметила и подарила ей несколько своих кофточек. А она мне сказала: «Стыдно признаться, но я вчера увидела на тебе одну из этих кофточек и перед сном попросила у бога такую же». Ну что это, если не работа всевышнего?
Попросила у мамы прощения
Меня продолжали беспокоить мои ноги, и эту проблему в центре решить не удавалось. Когда к нам приезжали врачи, они прописали мне антибиотики, но они не помогали. Ноги жутко отекали, и я расчесывала их до язв. Молитвы молитвами, но венозную недостаточность мне нужно было лечить в больнице.
Уже будучи в больнице, я узнала, что мама лежит при смерти с обострением цирроза. Брат берег меня и скрывал эту информацию. Я приехала к маме в больницу, когда уже ничего нельзя было сделать. Она вся пожелтела и из-за своей беспомощности будто впала в детство. Мне стало безумно жаль ее, я покормила ее, помолилась за нее и попросила у нее прощения.
В детстве я очень злилась на маму, что она пьет, ругается на меня и брата и, как мне казалось, недостаточно любит папу. В какой-то степени я даже винила ее в папиной смерти. Мне казалось, что папа очень любил ее, готов был ради нее свернуть горы, а она его постоянно чморила и жила какой-то своей, отдельной жизнью. В больнице у мамы я покаялась в своей злобе и впервые задумалась о том, что пить она тоже начала не просто так — значит, были на то причины: у нее было сложное и несчастливое детство.
Вскоре после нашего прощания она умерла. Я похоронила ее, пролежала еще 10 дней в больнице сама и вернулась к детям. Я потратила последние деньги на похороны матери, и мне не на что было продолжать реабилитацию. Но это оказалось не страшно, так как я уже чувствовала себя готовой к самостоятельной жизни.
Дочка мной гордится
Сейчас я уверена в себе, как никогда раньше. Я продолжаю ездить в церковь по субботам, общаюсь с ребятами из центра и полностью поменяла свой круг общения. Меня очень поддерживают мои дети. Теперь я знаю, ради чего мне жить и куда я не хочу возвращаться.
Дети очень мной гордятся. Дочка призналась, что не верила, что я исправлюсь, когда просила меня избавиться от зависимости или съехать. И очень обрадовалась, когда поняла, что я действительно серьезно настроена изменить свою жизнь. Она учится мне доверять. Если раньше она звонила мне по 10 раз на дню, проверяла, где я и с кем, то сейчас делает это реже.
Когда я находилась в центре, к нам приехал блогер, который рассказывает о реабилитации наркозависимых в соцсетях, и снял видео с моим участием. Попросил поделиться своей историей, задал несколько вопросов, я на них ответила. Я не знала, насколько он популярен (речь о Евгении Пятницкове. В инстаграме на него подписаны 431 тысяча человек, на ютубе — 157 тысяч. — Прим. «Холода»), думала, это видео увидит максимум несколько десятков человек. Но оно завирусилось и собрало 196 тысяч лайков в инстаграме.
Я испугалась и попросила блогера его удалить, что он и сделал. Я подумала, что нечестно поступила по отношению к детям, что не посоветовалась с ними, прежде чем дать это интервью. Дочка переживала из-за того, что ролик увидели ее бывшие одноклассники и написали ей об этом, свекровь тоже ругалась, что подруги скидывали ей это видео и спрашивали, не ее ли это невестка.
Со свекровью я не стала говорить об этом — я знаю, что она меня стыдится. Она даже просила меня поменять фамилию, чтобы не позорить ее. Она, конечно, имеет право испытывать стыд за меня, но и я считаю, что имею право рассказывать свою историю такой, какая она есть. С детьми же я откровенно поговорила об этом. Рассказала им о своей жизни и разъяснила, почему считаю нужным делиться своим опытом.
Я сказала детям, что это видео — божье свидетельство того, что можно избавиться от зависимости даже после стольких лет употребления. Дочка с сыном услышали меня и согласились. Дочка разрешила мне позволить блогеру восстановить то первое видео, записать новое и рассказать свою историю вам.
Я, конечно, не питаю надежду, что мой рассказ так вдохновит всех наркозависимых, что они все немедленно поедут в реабилитационные центры. Но я буду рада, если он вдохновит хотя бы одного человека встать на путь исправления и поддержит его в этом непростом деле.
Я хочу сказать всем людям в зависимости, что жизнь после нее есть и что шанс исправиться есть у каждого, сколько бы подобных шансов вы ранее ни провалили. Я сейчас получаю очень много позитивного фидбека под видео, которые запостил тот блогер. Да, встречаются неприятные комментарии. Кто-то пишет, что не верит, что я столько лет употребляла наркотики, что я слишком хорошо выгляжу для наркоманки, кто-то просто оскорбляет. Но очень много светлых комментариев: люди пишут мне, что я сильная, делают комплименты, поддерживают и утешают. Это очень ценно.
Многие зовут на работу или просто приехать к ним в город, познакомиться. Подружки шутят, что я так скоро опять кого-то встречу и выскочу замуж. А я и не против, я сейчас начинаю жить заново, мне было бы интересно и попутешествовать по миру с детьми, и влюбиться, и научиться чему-то новому. Но на все на это нужны деньги. И мои основные цели сейчас — подтянуть здоровье и найти работу. Конечно, это будет непросто: я больше 10 лет не работала, и, пусть у меня и есть юридическое образование, опыта совсем нет.
Но я уверена, что у меня все получится. Пока же я просто радуюсь самым обычным вещам, которым не придавала значения все годы моего употребления: провожу время с детьми, гуляю по Москве и поражаюсь тому, как красив этот город.
