«Заехав в камеру, спиздил простынь и превратил ее в произведение искусства»

МВД России разыскивает Филиппа Козлова, он же Philippenzo, — известного уличного художника, автора граффити «Изроссилование» и «Цинк наш». По какой именно статье он объявлен в розыск — неизвестно, но ранее против Козлова было возбуждено уголовное дело о «вандализме по мотиву политической ненависти». В прошлом Козлов уже покидал Россию, но решил вернуться, и силовики взялись за него сразу после того, как он пересек границу. «Холод» поговорил с Philippenzo об антивоенном искусстве, эмиграции и давлении силовиков.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

25 октября вас объявили в розыск — с чего началось ваше преследование?

— Можно сказать, что у меня, как в игре GTA, в правом углу экрана загорелось три звезды. Все началось 12 июня, в день публикации работы «Изроссилование», когда я вечером приехал домой и обнаружил в двери воткнутую визитку участкового с емкой надписью ручкой: «Перезвоните».

Тогда я понял, что мной активно заинтересовались и в течение дня установили мое место жительства. Естественно, это был никакой не участковый: на встречу поехал хозяин квартиры, в которой я жил, и на месте его ждали опера из управления МВД по борьбе с экстремизмом, которые задавали вопросы про меня. Я быстро сориентировался и по совету юристов из правозащитной организации уехал в Грузию.

Тем не менее в июле вы вернулись в Россию. Не думали, что это опасно?

— Тогда мне казалось, что на фоне мятежа Пригожина и откровенно предреволюционной ситуации у власти есть дела поважнее, чем отлавливать художников. Пока я полтора месяца был в Грузии, в отношении меня не было никаких следственных действий, поэтому я принял решение вернуться домой. Все закрутилось, когда я уже оказался в поле зрения и зоне досягаемости российских силовиков. 

Уже в аэропорту на меня среагировала система распознавания лиц, тут же, как из земли, повырастали ФСБшники в пиджаках, начали меня допрашивать — и начал раскручиваться маховик системы. 

Во время заседания судья не стеснялась звонить по телефону и спрашивать, можно ли пускать ко мне адвоката или нельзя и какое решение можно выносить. Раньше это хотя бы делалось за закрытыми дверьми. При этом она кивала головой и говорила: «Да, непростой вы человек, Филипп Николаевич». В итоге меня осудили по статье о неповиновении законным требованиям сотрудников полиции и посадили в спецприемник, где я провел 28 дней.

После освобождения из-под ареста, я заметил за собой слежку. Это продолжалось несколько дней, а на пятый, когда я вышел из дома и сел в машину, ко мне подбежали ОМОНовцы в черных балаклавах с нарисованными черепами, пытались разбить окно моей машины. После это меня задержали в достаточно грубой форме: начали орать, заломили мне руку, повредив суставы, повалили на асфальт — классическая клоунада и возня, которой менты и чекисты запугивают людей по политическим делам. Как сказали сами ОМОНовцы во время последовавших обысков: «Нам бы очень хотелось вернуть 1937 год. Мы рады, что вся ваша либеральная блядва разъехалась. А тех, кто не уехал, мы с удовольствием поставим к стенке». 

Глупцы не помнят, что за 1937-м был 1938-й, когда расстреливали уже тех, кто годом ранее сам приводил приговоры в исполнение.

Как вам удалось снова выехать из страны?

— У меня провели многочасовой обыск в квартире, перерыли все вверх дном, потом повезли в студию, где произошло то же самое. Мы закончили под утро — тогда меня повезли на допрос. Однако он не состоялся — отложили до понедельника, дав мне таким образом три дня. В качестве гарантии, что я никуда не денусь, у меня забрали загранпаспорт и отпустили под честное слово. Почему отпустили — непонятно. Друзья и коллеги думают, что мне сделали жирный намек и дали последний шанс, чтобы уехать из страны. Я, конечно же, воспользовался этой возможностью и обратился к правозащитникам. Сейчас нахожусь в Литве.

Ваше раннее творчество не было политизированным. В какой момент вы начали говорить о социальных проблемах и почему?

— Так случилось, что политизировалась жизнь вокруг и я сам как гражданин. Это случилось после наглых фальсификаций на выборах в 2011 году. Также в то время в России еще проводились «монстрации» (массовая акция в форме митинга, но с абсурдными лозунгами. — Прим. «Холода») — формат первомайских шествий с гротескными лозунгами, которым я увлекся. Это естественным образом повлияло на мое творчество. В тот момент я открыл в себе творческую чакру по придумыванию различных афористических лозунгов и высказываний, которые начал активно применять в своем творчестве. Без «монстрации» не было бы многих моих известных работ: «Озеро», «[ПОЦЕЛУИ]», «Молодость», «Цинк наш!» и «Изроссилование». 

Мне не приходится выдумывать сюжеты — я говорю о темах, которые меня волнуют, и чем больше меня волнует обстановка внутри страны, тем больше этого в моем творчестве.

После начала полномасштабной войны в Украине вы говорили, что не можете молчать. Чувствуете ли вы свою ответственность за происходящие события?

— Ответственность — точно нет. К тому, что развязала политическая верхушка, узурпировавшая власть в нашей стране, я не имею никакого отношения. Я это безумие категорически не приемлю и последовательно протестую против российской военной агрессии с 2014 года. 

У меня с первых же дней войны возникла жгучая потребность высказаться на тему происходящего, сказать, что я, как и многие другие сограждане, не поддерживаю это. Почувствовал, что я могу создавать агитацию в том или ином виде. Кто-то делал листовки, а я, как художник, реализовывал это творческим методом.

С самого начала было понятно, что вся эта военная авантюра не будет легкой прогулкой и украинцы будут себя защищать и справедливо отстаивать свою землю и свободу. У меня возникла идея антивоенной работы, которая передала бы ужас от ожидаемо большого количества погибших даже со стороны России. Так появилась работа «Цинк наш!», которую я сделал 9 мая, в сакральную для Путина дату, в сакральном для него месте — в Волгограде — и задействуя сакральный для него слоган.

К тому времени уже приняли законы о «дискредитации» и «фейках». Я понимал, что меня могут начать преследовать, но чувствовал себя обязанным ретранслировать тезис, который сформировался внутри меня. Художники — это безвольные ретрансляторы смыслов, которые через них транслирует мироздание. Преступно сопротивляться этому.

Одну из своих работ вы нарисовали, находясь в спецприемнике. Расскажите, как у вас это получилось?

— Часть красок я привез с собой из Грузии, остальные материалы мне передали друзья. В качестве холста я использовал простынь, на которой спал. Сотрудники полиции были обескуражены. Обычно к ним привозят алкашей, которых ловят за пьяную езду, а тут привезли художника по политическим мотивам, и они не знали, как реагировать. Когда они увидели, что я перекрасил простынь в красный цвет, они были удивлены и заметно напряглись, тем не менее ничего запрещенного не было. 

Я очень вдохновился всей этой ситуацией: энергию противника, которая была направлена на то, чтобы меня наказать и удержать, я перевел в творчество. Я общался со своими сокамерниками с реальным тюремным опытом и пропитывался лагерной культурой. От них я услышал афоризм: «Начифиренный зэк преодолевает трехметровый забор в один прыжок» — и на красной тряпке написал его белым шрифтом. Нитками пришил черточки, которыми зеки отмечают дни, и заключенного, который перепрыгивает этот забор.

Еще это здорово рифмуется с тем, как туристы обычно крадут из отеля полотенца и тапки, а я, заехав в спецприемник, спиздил из него простынь и превратил ее в произведение искусства.

В этом можно рассмотреть прием из арт-терапии, когда ты негативный факт превращаешь в позитивный. Я это часто использую в своих работах. Так ты меняешь свое отношение к происходящему, и оно перестает иметь власть над тобой: заключение в спецприемнике я превратил в перформанс, камеру в мастерскую, простынь в холст, сокамерников и сотрудников полиции — в первых зрителей и критиков.

Это та идея, которую я стараюсь доносить своим творчеством. Работа «[ПОЦЕЛУИ]» тоже была про это. Если вы чувствуете себя некомфортно, глядя на форму силовых структур, то можно с помощью небольшого творческого движения «полицию» превратить в «поцелуи», и ты становишься сильнее. Главное оружие системы — это страх. А, как мы знаем из жанра хоррор, зло питается страхом. И надо лишить его этой подпитки, тогда оно ослабнет, и мы его победим.

В то же время многие художники стараются абстрагироваться от политической повестки и ищут спасение внутри себя. Что вы об этом думаете?

— Я не вправе кого-то судить. Каждый высказывается на те темы, которые его вдохновляют. Не все художники — философы: есть много творцов, которые просто создают декоративное искусство. Кто-то закрывается в себе, в своих уютных раковинах, не находя сил взаимодействовать с действительностью и рефлексировать. Другие просто делают вид, что ничего не происходит: войны нет, эмиграции нет и можно жить дальше. На мой взгляд, им же хуже. У меня хотя бы есть возможность отрефлексировать эти болезненные темы и выплеснуть их, не накапливая всю эту токсичность внутри себя.

После эмиграции вы продолжаете позиционировать себя как российского художника?

— Долгое время я был московским художником. Сейчас моя цель — полноценно выйти на международный уровень и делать больше интернациональных работ, высказываться на глобальные темы, взаимодействовать с внешним контекстом, а не только внутренним. В России разнообразия осталось не так много. Кроме войны, нищеты и деградации Россия сейчас ничего не дает. Мне не очень хочется подпитываться только этим.

Вы бы хотели вернуться в Россию?

— Я думаю об этом каждый день, потому что это мой дом. При первой же возможности, когда этот морок спадет, тиран сдохнет, а выстроенная им гнилая система обрушится, я вернусь.