Доктор политических наук Григорий Голосов продолжает цикл статей о будущем России после Путина. Кто бы ни пришел к власти после него, этот человек или группа людей будут вынуждены вести переговоры с оппозицией, а значит, идти на компромиссы, потому что успешных переговоров без компромиссов не бывает. По мнению Голосова, оппозиции уже сейчас стоит задуматься о тактике переговорного процесса, аргументах, а главное — требованиях. Какими они могут быть и почему не годятся нынешние, Голосов объясняет в своей новой колонке для «Холода».
Почему сейчас не до переговоров
Оппозиция борется за власть. Если, подобно современной российской системной оппозиции, она за власть не борется вовсе, это автоматически выносит ее за рамки определения — получается «оппозиция» в кавычках. Однако борьба за власть — довольно бедная характеристика отношений, которые при любом политическом устройстве, демократическом или авторитарном, возникают между теми, кому уже принадлежит власть, и теми, кто на нее претендует. Эти отношения, как аргументирует один из видных политологов нашего времени Стефано Бартолини, всегда включают в себя не только борьбу в узком смысле слова, то есть прямой политический конфликт, но и целый спектр неконфликтных взаимовыгодных взаимодействий. Поговорим об этом.
Начать следует, очевидно, с той формы неконфликтного взаимодействия между властью и оппозицией, которая является наиболее важной и результативной, то есть с переговоров.
К сожалению, следует сразу констатировать: в России это не работает. Власть не испытывает ни малейшего желания вступать с оппозицией в переговоры, поскольку безраздельно верит в свою способность победить ее репрессивными методами, а у оппозиции нет никаких средств, которые побудили бы власть изменить эту установку.
При этом не стоит сомневаться, что если влияние оппозиции возрастет, то ее выход на переговоры с власть имущими — с властями в целом или с какими-то фракциями правящего класса — станет и желательным, и даже неизбежным.
Как оппозиционные активисты мешают переговорам
Переговорные процессы лишь в редких и исключительных случаях носят полностью открытый характер. Это своего рода дипломатия. Во-первых, как и всякая дипломатия, хорошие переговоры требуют тишины. Во-вторых, переговоры обычно заканчиваются компромиссами. Обе эти особенности бросают оппозиции серьезный вызов, причем источник вызова находится внутри самого оппозиционного движения. Любые переговоры с властями неминуемо обернутся конфликтом между лидерами движения и его активом.
Активисты — важнейший ресурс, на который лидеры оппозиции могут опереться в борьбе за власть. Но когда достижение этой цели начинает маячить на горизонте, то взгляды лидеров и актива зачастую расходятся, причем это расхождение заложено в самой природе массового политического движения. Ведь активисты приходят в политику, движимые идейными, нередко альтруистическими соображениями. Часто они хотят не получить власть, а лишить ее тех, кто ею обладает. Лидерам, естественно, этого недостаточно.
Поэтому активисты, во-первых, крайне болезненно относятся к любым теневым контактам лидеров движения с представителями правящих кругов. По этому поводу они испытывают чувства сродни ревности, ощущают себя обманутыми. Во-вторых, среди активистов обычно много людей, которые ценят политическую борьбу как таковую, а любые компромиссы считают предательством.
Если оппозиционное движение по-настоящему массовое, противоречие между лидерами и активом разрешается сравнительно легко: лидеры могут опереться на рядовых сторонников движения, которые участвуют в его работе, но вовлечены не так сильно, как активисты. Но в нынешней России никакого массового движения нет. Более того, нет и сколько-нибудь значительного политического актива внутри страны. В качестве его суррогата выступают группы поддержки в соцсетях, где сильная идейная приверженность целям оппозиции не сочетается со сколько-нибудь серьезным практическим участием в ее деятельности. Возможно, в истории не было более бескомпромиссных наблюдателей политики, чем политически ангажированные пользователи соцсетей.
Скандал с Волковым и Авеном как попытка переговоров
К сожалению, эти довольно очевидные соображения стали актуальными в свете недавнего скандала вокруг писем в поддержку снятия западных санкций с некоторых находящихся за рубежом российских бизнесменов. Сам по себе этот эпизод представляется мне незначительным. Ошибка уже признана одной из сторон скандала. Я в свою очередь вижу ошибку лишь в средствах: понятно, что гнев Кремля в отношении потенциальных «изменников» пугает бизнесменов гораздо больше, чем санкции Запада. Ставки куда выше. Покуда это так, «раскола элит» таким способом не достичь. Однако сама идея наведения мостов между оппозицией и какими-то — пусть на первых порах и периферийными — группами правящего класса не кажется мне ошибочной.
Худшим моментом этого скандала стала общественная на него реакция — типично активистская. Ошибкой называлось то, что ошибкой не было. Ведь это была пусть робкая, но все же попытка неконфликтного взаимодействия с какими-то игроками, которые, предположительно, могут влиять на власть. Разумеется, круг таких игроков не исчерпывается находящимися за рубежом крупными бизнесменами. Однако боюсь, что любые попытки взаимодействия оппозиции с обладающими сходным потенциалом группами, находящимися внутри России, вызвали бы гораздо больший по масштабам шквал возмущения в соцсетях.
Нужны ли оппозиции переговоры в принципе?
Конечно, дистанция между этими первыми робкими шагами и реальным переговорным процессом колоссальна. Допустим, однако, что в силу какого-то изменения внутриполитических обстоятельств переговоры стали возможны. Прежде чем рассуждать исходя из этого допущения, зададимся вопросом: нужны ли эти переговоры самой оппозиции? Отрицательный ответ можно дать только при условии, что мы верим в падение режима вследствие стихийного массового восстания или какого-то другого события, которое приведет к внезапному и полному краху режима. Тогда оппозиции достаточно будет, пользуясь выражением Энгельса, «поднять валяющуюся на мостовой корону». Никаких переговоров не понадобится. Но верить в это, как мне кажется, не стоит.
Таким образом, в любом сколько-нибудь вероятном варианте развития событий переговоры неизбежны. А число таких вариантов по большому счету сводится к двум. Надо подчеркнуть, что ни один из них не сможет реализоваться, если у власти будет оставаться Владимир Путин. Даже при максимальном ослаблении его власти будет невозможно сформулировать такие условия компромисса, которые он нашел бы приемлемыми для себя. Речь в любом случае идет о каких-то политиках, которые в силу стечения обстоятельств или в результате собственных усилий окажутся у власти после Путина.
Я допускаю, что независимо от характера политического режима, который эти политики будут возглавлять, они не будут принадлежать к нынешней оппозиции. Это допущение представляется мне реалистичным, пусть и не на все сто процентов. Но если оно верно, то я вижу два наиболее вероятных варианта развития событий. Первый: новым правителям либо будут чужды цели демократизации страны, но они будут готовы пойти на какие-то компромиссы с оппозицией (хотя бы для того, чтобы инкорпорировать ее в структуру нового режима). Второй: они будут готовы пойти на демократизацию, надеясь после нее сохранить какую-то долю власти или по меньшей мере обезопасить свое будущее.
Второй вариант, конечно, был бы оптимальным для политического развития страны. Именно по этому сценарию прошли «бархатные революции» в восточноевропейских странах, положившие конец коммунистическим режимам. Но и первый вариант, будучи в России более вероятным, открыл бы для оппозиции достаточно серьезные тактические перспективы. Оба варианта сходятся в одной точке: чтобы вести переговоры, оппозиции нужно сформулировать какие-то требования, которые можно было бы выложить на стол уже на первой встрече с представителями властей.
Что оппозиция может потребовать от власти?
Отвлекаясь от требования об уходе Путина, которое в обоих вариантах развития событий на момент начала переговоров будет уже выполнено, я должен констатировать, что требования, которые сейчас звучат в выступлениях лидеров оппозиции, не является конкретными. Основной упор делается на две меры, которые, строго говоря, трудно даже охарактеризовать как политические: переход к парламентской системе правления и федерализацию. В действительности эти идеи относятся не к политической жизни общества, а к институциональному устройству.
Вопрос о том, являются ли они золотым ключом к демократизации, заслуживает отдельного разговора хотя бы потому, что существующая форма авторитаризма обладает колоссальной способностью к имитации любого демократического устройства. Но к этому разговору я вернусь в следующих статьях цикла.
Понятно, что при этом наиболее важной, если не единственной, опорой оппозиции будет массовая поддержка ее требований. Можем ли мы с серьезными основаниями предположить, что такую поддержку смогут снискать требования о переходе к парламентской системе и глубокой федерализации?
К сожалению, на этот вопрос я могу ответить сугубо отрицательно. Конечно, бывают случаи, когда массы за неимением лучшего и из глубокого доверия к оппозиции поддерживают совершенно непонятные им требования. Как вспоминал свидетель восстания декабристов, «увлеченные к бунту солдаты положительно не знали настоящей причины возмущения; начальники и предводители их, заставляя их кричать: “Да здравствует Конституция!”, уверяли солдат, что это супруга Константина Павловича».
Согласно моим многолетним наблюдениям, российская публика, даже в ее наиболее образованном сегменте, не очень хорошо понимает различия между основными видами демократического институционального устройства, президенциализмом и парламентаризмом. Мнение о том, что президентская система с неизбежностью ведет к тирании, является не просто преувеличенным, но ложным, а строить политическую аргументацию на ложных основаниях — это заведомо проигрышная игра. С федерализмом, в общем-то, дело тоже обстоит не так уж просто. Автократизация современной России имела одним из своих основных источников региональный авторитаризм.
Я полагаю, что требования оппозиции должны быть политическими, а не институциональными, и при этом достаточно конкретными для того, чтобы послужить основой для практических действий. Действительно, предположим, что в ходе переговоров оппозиция безоговорочно взяла верх и получила полный карт-бланш на реализацию своих требований. Мне трудно представить, что в этой гипотетической ситуации первоочередной задачей будет изменение конституции — хотя бы по той причине, что эта задача не решается с кондачка. Если новая конституция не будет введена декретом (а это наихудший вариант конституционного строительства из всех возможных), то первоочередные задачи должны быть другими — и преимущественно политическими. Оппозиции следует их сформулировать.
