«Я подумала: если я еще раз так поработаю, то просто кончусь»

По данным ООН на конец июня, с момента начала российского вторжения из Украины в Европу уехали как беженцы пять с половиной миллионов человек. Многие из них покинули свои дома, как только начались первые бомбежки, — и возвращаться домой пока небезопасно. Люди с детьми и домашними животными пытаются обустроиться в других странах, найти работу, выстроить новую жизнь. «Холод» поговорил с четырьмя беженками из тех, чьи истории мы рассказывали в самом начале войны, о том, как они провели последние месяцы.

24 февраля уехала с мужем, тремя детьми, котом и собакой из Киева в Польшу. Историю ее отъезда можно прочитать здесь 

Первую ночь в Варшаве мы переночевали в лицее, куда расселяли беженцев из Украины. У нас кот и собака, поэтому нас разместили не в общем спортивном зале со всеми, а в отдельной комнате. Волонтеры и все сотрудники были очень заботливы: круглосуточно можно было получить горячее питание, директор приходила к нам несколько раз и спрашивала лично, поели ли мы. На второй день нашли семью, которая приняла нас для более постоянного размещения в пригороде Варшавы. Нам выделили однокомнатную квартирку. Сейчас мы живем вчетвером: мы с мужем (его как многодетного отца выпустили из Украины), двое сыновей 8 и 12 лет, кот и собака. Старший сын учится в техникуме неподалеку от Варшавы, но приезжает иногда в гости. 

Нам повезло, мы оба не потеряли работу. Муж работает программистом в американской компании — у них остался офис в Киеве, но они планируют переоформить выехавших сотрудников в польское отделение, которое здесь открыли после начала войны. А у меня интернет-магазин детской одежды. Первый месяц я не могла работать – и морально было очень тяжело, и в Киеве не осталось сотрудников. Сейчас удалось восстановить бизнес. Так как у нас есть заработок, мы решили арендовать квартиру за свои деньги, но на поиски ушло месяца два: спрос очень большой, цены выросли. Из-за кошки и собаки нам многие отказывали. Один раз отказали из-за того, что мы украинцы, сделали выбор в пользу местных. Но в итоге мы нашли квартиру за 1000 долларов, с июля переезжаем туда. У детей будут отдельные спальни, мы очень довольны. 

Младшего и среднего ребенка мы сразу устроили в польскую школу. С середины марта, когда беженцев стало много, там сделали отдельные интеграционные классы для украинских детей: там преподают украинские учителя, а главный предмет — польский язык. Главная задача интеграционных классов — подготовить детей к сентябрю, чтобы они смогли учиться по обычной польской программе вместе с местными. Когда выяснилось, что среди украинских мам есть психологи, директор школы договорилась с мэрией города, чтобы выделить рабочие места. Теперь украинские психологи официально работают в школе. 

У младшего, [восьмилетнего] сына случился сильный регресс. По дороге он видел труп, горящие дома, очень впечатлился и испугался. Дома он уже не ходил со мной за ручку, говорил, что уже большой, а тут меня не отпускал вообще никуда. Ему снились кошмары, все время хотел быть только со мной. В школе плакал, ничего не мог есть. Директор предложила либо не водить сына на учебу до осени, либо чтобы я ходила сперва вместе с ним. Мы решили, что если сейчас не адаптироваться, потом будет сложнее. Поэтому три недели я ходила с ним в школу: сначала сидела в классе, потом в библиотеке. Постепенно он привык. Сейчас уже использует польскую речь каждый день, находит себе здесь друзей. Радуется, что у него в новой квартире будет отдельная комната. 

У среднего, [12-летнего] сына процесс [интеграции], наоборот, затянулся. Сначала он как-то держался, а теперь постоянно хочет домой, в Киев. Многие его друзья вернулись. Он читает много новостей, у него же уже свой телефон. Читает, что бомбят Киев, что кого-то берут в плен. Он очень хочет все знать, но я думаю, что его это очень травмирует. Наверное, придется обращаться за помощью к психологу. 

В самой лучшей ситуации оказался старший сын: он осенью поступил сюда в техникум, польский язык уже знает. У него жизнь особо не изменилась, только мы стали жить ближе. Но я заметила, что сначала он как будто не понимал, что идет война, хотя ему уже 16 лет. Он пытался жить, как раньше: просил деньги на какую-то ерунду. Думал, что финансово у нас ничего не изменилось. А мы первый месяц были очень растеряны и не знали, как сможем его обеспечивать. У них в техникуме выделили отдельного психолога для украинцев, она с ними плотно работает. Сейчас он уже адаптировался, понял, что происходит. 

Первое время в Польше я помню смутно, словно все время была как в тумане. К нам постоянно подходили разные люди, поддерживали, предлагали какую-то помощь. Волонтеры привезли кучу еды, средства гигиены, одежду для детей — они же приехали по сути в одном комплекте зимней одежды. Мне было стыдно: у нас руки-ноги на месте, мы живы, почему они нам что-то предлагают? Мне было сложно жить обычной жизнью, зная, что там продолжают умирать дети, страдает мирное население. А потом у меня начались проблемы со здоровьем на фоне стресса: заболело сердце, начались головокружения. 

Один раз я вела младшего сына в школу, мне резко стало плохо. Я упала прямо на улице. Вызвали скорую помощь. Сына увела психолог из нашей школы. Скорая приехала очень быстро — мне сразу сделали обследование, уколы: кардиограмму, что-то еще. Дождались, когда за мной приедет муж, отпустили к нему на поруки и сказали, что это, скорее всего, не с сердцем проблемы, а паническая атака. Сын очень испугался, психолог рассказывала, что он все время плакал и говорил: «Я боюсь, что мама умрет». Мы забрали его в тот день пораньше из школы, чтобы он был со мной. 

Через благотворительный фонд мне помогли найти хорошего психолога, мы с ней занимаемся уже полтора месяца. Более-менее я восстановилась, но ночью иногда все равно бывают панические атаки, когда во сне подсознание начинает работать. Мне снятся кошмары, снится война. Я постоянно вспоминаю момент, как мы выезжали из Киева, как мы видели горящие дома, как мы ехали мимо аэропорта Гостомель и над нами пролетели боевые вертолеты. Муж сказал: «Посмотри в бинокль, наши это или не наши?». Я смотрела и понимала, что это не наши, но говорила: «Это наши, это наши, это наши». Видимо, так работала психологическая защита, чтобы мы не останавливались и ехали дальше. Теперь мне это снится. 

Наверное, к психологическому состоянию, которое было до войны, мы полностью уже никогда не вернемся. Иногда я рада, что мои дети не на сто процентов понимают, что происходит. 

В Праге я вышла на неофициальную подработку в кафе. Когда-то давно мы с мужем работали в общепите, поэтому сфера мне знакома. Делаю все, что попросят: и мою, и готовлю, и выношу, и убираю. Четкого графика нет: выхожу на смену, когда есть время и желание. 

В принципе с работой в Чехии особых проблем я не вижу. Делаю вывод по чатам, где общаются украинцы. Беженцы берутся за все: собирают черешню и клубнику, работают курьерами, убирают квартиры и отели. Недавно молодая мама писала в чате, что ходит на работу вместе с двухлетним малышом.  

Живем мы в квартире у чеха, который бесплатно отдал нам одну комнату. Наверное, сейчас уже выставит за нее какую-то цену — во всяком случае, [попросит оплачивать] коммуналку. Но мы готовы. Если не будет хватать денег, пойдем искать работу на заводе.

До войны у нас с мужем в Украине был интернет-магазин по продаже обуви с доставкой по всей стране. После 24 февраля все замерло. Люди перестали делать заказы, да и нам самим не хотелось работать, был шок. И только где-то с конца апреля  — начала мая снова потихоньку начались покупки. Заявки пошли от жителей областей, где обстановка более-менее нормальная. Переселенцы тоже заказывают обувь — многие бежали в другие города в зимних вещах, и им надо что-то носить. С интернет-магазином нам помогает мама мужа, которая осталась в Одессе, она оформляет отправку. 

Я спокойно отношусь к своему карьерному падению. Сейчас время, когда надо довольствоваться малым. В Украине людям нечего есть, поэтому наши невзгоды — это мелочи. Пытаюсь учить чешский, но сильного языкового барьера не ощущаю — в украинском языке много похожих слов. В быту я полностью перешла на украинский. Покупатели, кстати, тоже пишут в основном на мове. По-русски мы разговариваем только с мужем, который по-украински почти не говорит.  

Здесь мы несколько раз выходили на антивоенные митинги. Приятно, что чехи нас сильно поддерживают: вся Прага увешана украинскими флагами. А мы стараемся поддерживать наших бойцов — хоть гривной, хоть репостом в соцсетях, сейчас важно все. 

Думаем, не открыть ли бизнес в Чехии. Получается, что снова начнем с нуля, но нас это не пугает. Мы легко адаптируемся ко всему: сегодня денег много, а завтра может не быть совсем. Да и в Чехию мы уехали без особых сбережений. В прошлом году купили в Одессе квартиру в новостройке, зарабатывали на нее пять лет, думали, будем сдавать, чтобы получать пассивный доход. Я не знаю, увидим ли мы еще свою квартиру, но мысленно с ней уже попрощалась. Психологически легче ни за что не держаться.  

Я смотрю на то, как живут чехи. Вначале удивляло, что они очень расслаблены, никуда не спешат, уже с утра могут пить пиво в кафешках. Потом я поняла, что это такой стиль жизни. Просто мы зациклены на работе, все время куда-то несемся и ничего не видим вокруг. Еще здесь никто не озабочен внешним видом. У нас в Украине девочки помешаны на брендах и путешествиях, постоянно выкладывают фотографии в соцсетях. Здесь не видно такой ярмарки тщеславия, и это мне тоже нравится. 

Я скучаю по морю, которого в Чехии нет. Но в целом у нас все хорошо — возможность зарабатывать есть, климат благоприятный, люди отзывчивые, каждый хочет помочь. Наш пес Бенжамен прекрасно адаптировался; единственное, что напрягает, — в Чехии очень много клещей. Но засуньте меня в другое место — мне и там будет хорошо. И мне все равно, что у меня на обед сегодня, — кусок хлеба или лобстер. Я сама себе создаю условия и настроение. Главное, что над головой ничего не летает. 

В Болгарии мы сначала снимали жилье за большую плату, а работу я найти не могла. Хорошо принимают наших девочек в мастера по маникюру, парикмахеров, массажистов: у украинок очень высокий уровень, и, чтобы их нанять, даже увольняли из салонов болгарок. Но в моей профессиональной сфере [дизайна интерьеров] работы нет. Когда у нас кончились деньги, мы жили бесплатно по программе ЕС для беженцев из Украины: нас поселили в трехзвездочный отель, плюс было трехразовое ежедневное питание. 

Наша пожилая кошка умерла в Болгарии. Пережила дорогу, две недели прожила с нами на новом месте, а потом ей резко стало плохо, она перестала вставать. Ее сутки пытались спасти врачи, но почки отказали — возможно, по дороге инфекцию схватила. Номер срочной реанимации мне дала девушка Вера. Она увидела, как дочка плакала из-за кошки, и предложила подарить нам шпица, которого она сама и вывела. Ребенок был счастлив.

Болгарская программа работала до 31 мая. Когда эта дата начала близиться, я поняла, что нужно куда-то двигаться. В Украину возвращаться опасно. Так что я увезла дочку, бабушку и собаку в Грузию, в Батуми. 1800 километров проехала за рулем одна, мы потратили последние сбережения. Зато здесь у меня появилась работа по специальности, архитектурным дизайнером. Работы достаточно много, рынок, конечно, меньше, чем в Украине, но тут и уровень жизни ниже, и продукты дешевле. Пока будем здесь. 

Насколько мне известно, мэрия [Батуми] какое-то время предоставляла бесплатное жилье беженцам, но сейчас уже ничего такого нет. Зато очень помогают волонтеры — с продуктами, со средствами гигиены. Плюс Грузия очень поддерживает украинцев, многие медучреждения, аптеки, продуктовые магазины делают 20-30-процентные скидки. 

Процентов 80 тех, кто работает тут в волонтерских организациях, помогающим украинцам, — русские. Я к этому отношусь хорошо, Русские — это не приговор, у меня много друзей-россиян, которые не поддерживают войну. Они тоже уехали из России и донатят деньги на помощь Украине. В Болгарии тоже были волонтеры, но это все было через Евросоюз, а тут именно население стремится помогать. В Болгарии пророссийски настроенное население: люди мне очень помогали, но в разговоре оказывалось, что мы сами виноваты, что нам надо сложить оружие.

Два месяца назад местные волонтерские организации арендовали помещения и селили украинцев в шелтеры. Но на то, чтобы принимать десятки тысяч украинцев официально, как это было в Болгарии, тут нет ресурса. Сейчас выезжают южные регионы, та же Одесса моя, где начинается обострение, и люди оттуда, конечно, не получают той помощи, которую получали мы. Волонтеры, с которыми я возила людей по Румынии, больше этим не занимаются. Люди устают от войны. 

Дочка себя хорошо чувствует, можно сказать, адаптировалась. Общается с местными детьми, гуляет. В Батуми есть украинская школа — надо подать документы просто, и тебя зачислят. Но пока я планирую посмотреть, что будет со школами в Украине. Думаю, в сентябре они не откроются, но дети будут обучаться дистанционно. 

Бабушке сложно, ей больше нравилось в Болгарии. Ей уже больше 80 лет, она давно не была дома, и из-за всего пережитого у нее начало сдавать здоровье. Тут с медициной странная ситуация. В медицинских центрах дают скидки, но врачи там не очень хорошие. Много израильских и американских клиник, но они прямо сильно дорогие. Мне нужно было сделать анализы на непереносимость лактозы: если в Украине это стоило бы максимум 2000 гривен, то в Грузии мне это вышло почти в 400 долларов. При этом все остальное дешевле, чем в Украине. 

Мы живем неподалеку от аэропорта. Самолеты садятся прямо над головой, но, слава богу, их звук меня больше не пугает. А вот фейерверки и гул непонятного происхождения меня дезориентируют до сих пор. На пол я все-таки не падаю, но замирать — замираю. В Болгарии я постоянно сталкивалась с депрессивными эпизодами, какими-то минорными состояниями. В Грузии это уходит. Тут мне морально легче — отношение к нам другое, работа есть. 

Сейчас я научилась устраивать себе разгрузочные дни, когда я могу ни о чем не думать, поехать за город, гулять с дочкой и есть мороженое. Но я постоянно думаю о том, что мне нужно прокормить мою семью: дочку, бабушку, собаку, что я не могу их подвести. Если бы в родной стране у меня закончились деньги, мне все равно было бы где жить, а тут у меня нет такого шанса. Мне нужно платить за квартиру, воду, свет, бензин, мне нужно всех накормить — у меня нет возможности расслабиться. 

Проехав пять стран, мы поняли, насколько развита Украина. Вот так живешь, вечно бурчишь, жалуешься на что-то. А тут оказывается, что не везде можно отправить другу деньги за пять минут — в Грузии на это могут уйти сутки. Медицина у нас отличная — и платная, и бесплатная. И сервисы. У нас можно поужинать и в три часа ночи. Очень много понимаешь про свою страну, когда приходится жить в другой. У нас было все очень хорошо, и я надеюсь, что так и будет, что мы все отвоюем и восстановим. Вернем и приумножим. 

Нам с украинцами, которые остались в Украине, друг друга не понять. Из тех, с кем я общаюсь, беженцы находятся в более подавленном состоянии, чем те, кто еще в стране. Мои друзья-одесситы чувствуют себя неплохо. Да, случается, прилетает, но у них случилась адаптация к войне, образовалось ложное ощущение безопасности. Орут сирены, а они никуда не спускаются; в море нельзя купаться из-за мин. У нас случай был недавно — человек пошел купаться и подорвался на мине. Но это никого не останавливает, все лезут в воду. Как мои друзья, что в 2016 году из Донецка уезжали, рассказывали, что ко всему привыкаешь, так люди в Украине сейчас привыкают к войне, начинают понимать, где и что именно взорвалось. А мне пусть и сложно, но я не жалею о своем решении. Я не хочу, чтобы моя дочь привыкала к войне, чтобы она умела отличать звуки разрывающихся ракет от работающего ПВО. 

Я поселилась в летнем дачном домике под Прагой, который мне помогли найти волонтеры. Диван, холодильник, душ, туалет — все это есть. Но домик не отапливается, есть только электрокамин, и что я буду делать зимой, не представляю. Обращалась в центр помощи беженцам. Там предлагают только временные варианты жилья. Например, можно на месяц заселиться, а потом искать что-то еще. И так я буду кататься по всей стране? Да еще и с тремя собаками?

Хозяева не выгоняют, но сказали, что с сентября нужно будет оплачивать коммунальные услуги. Откуда взять деньги, не понимаю. Живу на пособие — 5 000 крон (примерно 200 евро. — Прим. «Холода»). Прокладки, зубные щетки, стиральный порошок мне выдают. Большая часть денег уходит на питание собакам — мясо и кашу; корм, который привозят волонтеры, они не едят. Сама сижу на овощах и фруктах, я без них не могу. Яйца уже не помню, когда ела в последний раз. Еще езжу обедать в баптистскую церковь, где кормят беженцев — каждый день, кроме выходных. Там дают суп, кашу, мясо и рыбу. Пару раз обед организовали вьетнамцы, потому что в Чехии очень большая вьетнамская диаспора.

Из-за животных я не могу ходить на работу полный день. Здесь украинцы работают по 12 часов. А я живу за городом, так что мне еще полтора часа туда и полтора часа обратно придется добираться. То есть дома меня не будет 15 часов. А мои собаки — как дети, они постоянно требуют внимания. Я пыталась устроиться на работу по знакомству: неделю убирала квартиры и мыла подъезды. В итоге надорвала шею. У меня шейный остеохондроз, мне нельзя поднимать тяжести, а я носила тяжелое ведро с водой и слегла. Плюс аллергия началась на химические препараты. Я подумала: если я еще раз так поработаю, то просто кончусь, умру вместе с собаками. 

В чатах спрашиваю постоянно про работу, но там, в основном, одна уборка. Люди с высшим образованием идут мыть и убирать. Одна моя знакомая из Запорожья устроилась в отель уборщицей, но потом уволилась, говорит, что это просто адский труд. Так ее еще оштрафовали на три тысячи крон за то, что она расторгла трудовой договор.

Чтобы решить вопрос с работой, я пыталась вернуться в Украину. Мы со знакомой добрались до лагеря беженцев в Польше. Там 50 человек живут в одном помещении, вместе со своими животными. Я просто ужаснулась — теснота, запахи… Некоторые уходят на работу и оставляют собак привязанными к кроватям. Мне прямо плохо стало, и животным моим было плохо. Девушка, которая со мной была, начала ныть. И я взорвалась, говорю: едем назад. Денег на обратные билеты у нас не было. Мы даже не знали, что бесплатные проезды для беженцев уже отменили. Знакомой выслала деньги ее мама. А я написала хозяину дома, в котором живу, и он мне отправил деньги на билет до Чехии. Я ему сказала, что верну их. Он сообщение прочитал, но ничего не ответил. Чехи — они молчаливые. 

Меня очень тронуло, как в Чехии к нам относятся дети. Когда я только приехала в Прагу, я жила в помещении детского центра. У арендодателей из России, которые меня туда пустили, есть сын — мальчик лет шести. Он отдал мне свой мобильный телефон. Я пользовалась им несколько дней до тех пор, пока не купила чешскую сим-карту и у меня не появилась связь. Было видно, что мальчику тяжело и непривычно, они же сейчас все ходят с гаджетами, но он терпел. Потом мне сделала сюрприз маленькая дочка моих нынешних хозяев. Она пришла ко мне в домик и принесла банку со своими сбережениями, решила мне подарить эти деньги. Я стала махать руками, отказываться, говорила, что не могу взять эти деньги, но она все равно оставила их у меня. Банка так и стоит несколько месяцев у меня на окне, я не могу ее тронуть. 

Мое нутро хочет в Украину, потому что это моя родина. Но головой я понимаю, что не смогу прокормить ни себя, ни собак. Так что возвращаться — не вариант. Родственники в Запорожье говорят, что сирены воют днем и ночью. Дети (в Запорожье у Уваровой осталась взрослая дочь. — Прим. «Холода») спрашивают: а ты нам денег не вышлешь? Какие деньги, мне самой жить не на что. Знакомая говорит, что наши хорошо устраиваются в Финляндии. Если бы была возможность, я бы туда улетела на самолете. Правильно говорится в пословице: хорошо там, где нас нет.