С середины 2000-х российскую власть регулярно обвиняют в попытках отравления людей, которых в Кремле считают врагами. Бывший агент ФСБ Александр Литвиненко, разведчик-перебежчик Сергей Скрипаль, оппозиционный политик Алексей Навальный — детальные расследования отравлений всех этих людей так или иначе приводили к выводу, что их пытались убить люди, связанные с российскими спецслужбами. За время войны с Украиной успел появиться еще один случай: несколько СМИ сообщили о том, что симптомы отравления почувствовал бизнесмен Роман Абрамович, который выступает как посредник в переговорах между Россией и Украиной. Между тем практика использования яда как инструмента политической борьбы возникла вовсе не при Владимире Путине — это давние методы российских и советских силовиков. О том, как эти методы возникли и почему их снова начали использовать сейчас, «Холод» поговорил с Никитой Петровым, специалистом по истории органов госбезопасности и сотрудником общества «Мемориал».
Насколько современная государственная история отравлений связана с советской? Есть ли там прямая линия наследования?
— Есть то, что называется «развитие практик» и «следование традициям». Развитие практик мы видим: расширяется арсенал, изобретаются новые приемы. Но само обоснование идет еще из советской системы, где эта схема сложилась и была отработана.
Важно сделать одну поправку: то, к чему мы сегодня возвратились — это не позднесоветская, а сталинская практика, характерная именно для послевоенных 1940-х и начала 1950-х годов.
В годы открытого террора — в начале 1920-х или в 1937-1938 годах — не было никакой необходимости прибегать к трюкам, по той простой причине, что попытка устранить человека при помощи яда всегда связана со стремлением скрыть само преступление, сохранить лицо для внешнего мира. Это делают в тех случаях, когда открытый террор не практикуется — когда он считается ненужным, нецелесообразным.
Тогда в каких случаях он был нужен?
— Есть цели, до которых иначе дотянуться очень трудно. Так, еще при Ежове, стали разрабатывать сценарии убийства Троцкого. В первых версиях никакого ледоруба не было, Троцкого предлагали отравить — например, при помощи книги, на страницах которой были бы споры сибирской язвы.
В отдельных случаях это бывало и внутри СССР — вспомним, скажем, отравление начальника иностранного отдела НКВД Абрама Слуцкого в 1938 году. Конечно, его можно было просто арестовать, но есть четкое указание на самый верх, на самого Сталина, логика которого понятна: ему не нужно было вносить смуту в работу советских резидентов, агентов разведки за рубежом. Все могли бы просто разбежаться, увидев, что над известным им человеком совершается государственная расправа.
Слуцкого отравили, газеты выпустили дружные прочувствованные некрологи. Правда, его уже через два месяца заочно исключили из партии и объявили врагом народа — но кто об этом узнал? Да практически никто. А для внешней публики все так и осталось: ну, бывает же — «умер на боевом посту».
Правильно ли я понимаю, что для истории политических отравлений в советское время важно помнить прежде всего три имени: Судоплатов, Майрановский, Эйтингон?
Да, и главным источником служат показания полковника медицинской службы Григория Майрановского, которые он давал после ареста в 1950-е годы. Он работал в лаборатории, проводившей испытания ядов на заключенных. Как говорил ему Наум Эйтингон, заместитель Павла Судоплатова, «яды должны быть проверены на людях», чтобы быть уверенным, что они будут хорошо работать и в полевых условиях.
Полковник Майрановский заведовал токсикологической лабораторией в подразделении оперативной техники, а потом работал непосредственно у Судоплатова — совершавшего убийства по государственному заказу. В специальной лаборатории яды испытывались на заключенных, проводились эксперименты. Чаще всего использовались рицин, курарин, яды растительного происхождения. Их коллега в бактериологической лаборатории — доктор Муромцев — довольно известная в научных кругах величина в Советском Союзе — разрабатывал применение токсина ботулизма.
Понимаем ли мы, сколько людей было убито в результате их работы?
— Практика была вполне распространенной, однако сами убийства, их организация, оставались штучной работой. Жертв несколько десятков — это те, о которых мы что-то знаем.
Без учета тех, на ком проводились эксперименты в самой лаборатории?
— Да, такие люди были просто «материалом». Строго говоря, это были даже не политические убийства, а просто расправы — этих людей использовали в качестве подопытных кроликов. Обосновывалось это просто: это ведь были приговоренные к расстрелу. Какая разница, каким образом человек умрет? Известно, что так погибли 150 человек, и среди них несколько военнопленных немцев, из приговоренных к расстрелу в 1945 году.
Как эволюционировала эта система после смерти Сталина?
— В 1950-е годы, когда и Судоплатов, и Эйтингон сидели в тюрьме, никто эти методы не забыл. В лабораториях МГБ разрабатывалось оружие — скажем, стреляющие синильной кислотой патроны — ампулы, одной из которых, уже при Хрущеве, убили Степана Бандеру.
Следы такого убийства вполне можно замаскировать, просто в случае с Бандерой были найдены куски стекла, и сразу стали подозревать убийство при помощи отравляющего вещества. Его непосредственный убийца, Богдан Сташинский, в 1961 году сбежал и добровольно сдался в ФРГ, был под судом, получил тюремный срок — тогда вся картина и открылась. И с того момента, с 1961 и до 1991 года, мы не знаем примеров, чтобы такие методы применялись.
Откуда возник такой большой перерыв?
— Дело в том, что внутри страны необходимость убивать таким образом уже практически отпала. Яды стали использоваться для других целей: для выведения из строя, для устрашения оппонентов режима. Так, например, нам известно отравление Солженицына в 1971 году, во время его поездки в Ростов. Однако он выжил, и мы не можем говорить, что органы действительно намеревались его убить — может быть, напугать, вывести из строя, не допустить, чтобы он с кем-то встретился. Это все на уровне предположений — документы скрыты в архиве. И архивная политика государства, к сожалению, такова, что, вопреки закону, информация о государственных преступлениях по-прежнему скрывается.
С чем вы связываете возрождение практики политических отравлений после распада СССР?
Прежде всего с тем, что в 1990-е годы к власти в России приходят люди из «органов», уже не связанные прежней «партийной дисциплиной». На войне в Чечне, скажем, вновь активно использовались отравляющие вещества для устранения оппонентов — если нельзя было до кого-то добраться с помощью военной силы. Убийство Хаттаба — типичный пример такого рода.
Дальше — больше. Эти расправы были поставлены на поток. И не только за рубежом, где человек, в общем, находится вне досягаемости (Литвиненко, Скрипали), но и внутри России. Вот это уже настоящее возрождение практики сталинизма, всесилия органов госбезопасности в самых худших вариантах.
И здесь вновь важна история, потому что этот джин снова был выпущен из бутылки именно после того, как Судоплатов (еще живой на тот момент) был официально реабилитирован в 1992 году. А за ним Эйтингон — пусть посмертно, но тоже реабилитирован, вопреки всем нормам принятого в те годы «закона о реабилитации». Это был тот самый символический реванш, после которого «все позволено».
Сейчас, когда шли мирные переговоры, вновь стали возникать слухи об отравлениях — якобы пострадал кто-то из украинской делегации, затем стали писать об Абрамовиче. Что вы об этом думаете?
— Сейчас мы можем только предполагать, мы слишком мало знаем. С Абрамовичем и переговорами история довольно туманная, потому что насколько ему стало плохо — надо было бы выяснять на месте, нужны анализы. А дальше — это более сложный разговор о том, кому это было бы выгодно, работа ли эта государства, существуют ли внутри нынешней российской власти разные мнения о том, нужны ли сейчас вообще эти переговоры, и можно ли каким-то образом вывести из строя посредника, их ведущего.
А, скажем, в случае с Литвиненко никаких сомнений не было — там яд слишком дорогой, это работа государства. То же самое касается тех случаев, о которых много писал Bellingcat. Там дело не только в веществе: вся возня, все движение вокруг официальных работников органов — все это безусловно указывает на них.
Фото на обложке: Алексей Мальгавко, Reuters/Scanpix